Каникулы Эрика, или портрет для вампирёныша. Части 1-6

[imhotep]

Каникулы Эрика, или портрет для вампирёныша
Автор: imhotep
Бета: Йяаффтар
Фэндом: Ориджиналы
Пейринг или персонажи: Эрик, его друзья и родственники.
Жанры: Джен, Юмор, Фэнтези, POV, Мифические существа
Рейтинг: G
Размер: Мини, около 10 тыс.слов.
Кол-во частей: 13
Статус: закончен
Описание:
Мир и персонажи "Эрика-вампирёныша". Эпизод из детства главного героя. Действие происходит в Мэйрлстоне примерно за 18-20 лет до знакомства с Ральфом. Прямых отсылок к основной работе нет. Может рассматриваться как самостоятельное произведение.
Примечания автора:
Хоть ориджинал и содержит элементы стимпанка, однако автор просит не искать аналогий с конкретными странами или эпохами. Исторической достоверности здесь нет и быть не может. Мир полностью вымышлен.


I

Говорят, у каждой расы свои причуды. Тролли якобы славятся суеверностью. Гномы — скупостью. Художественная одарённость эльфов вошла в пословицы, а спесивость вампиров — в анекдоты.

Насколько всё это правда — судить не берусь. Подобные стереотипы настолько же спорны, насколько и живучи. Однако как бы дела ни обстояли в действительности, но именно хвалёная эльфийская одарённость вкупе с не менее легендарной человеческой изобретательностью и стали причиной этой истории.

Началось всё с невинного отцовского увлечения. Однажды, будучи по каким-то служебным делам в столице, папа привёз оттуда фотокамеру. С лёгкой руки её величества её величества это человеческое изобретение тогда как раз входило в моду. Скопированные и немного доработанные гномами фотоаппараты быстро заполонили товарные каталоги и рекламные проспекты. В каждом крупном городе начали открываться фотосалоны. Иметь дома любительский фотоальбом стало считаться хорошим тоном не только для знати, но даже среди купцов и богатых мещан. Ушлые гномы с радостью принимали по почте отснятые плёнки и за вполне умеренную плату возвращали готовые, отпечатанные на лакированной бумаге, фотографии.

Разумеется, остаться в стороне от этого увлечения отец не мог. В конце концов он тоже был потомком знатного вампирского рода. Быть хуже других хоть в чём-то — перспектива совершенно невыносимая для истого сына Ночи!

Вооружившись камерой, самоучителем фотографа и, зачем-то, гимназическим учебником по геометрии, папа принялся за создание домашнего альбома.

Затея эта поначалу была встречена нашим семейством весьма благосклонно. Несколько дней мы все безропотно позировали перед объективом, нюхали магниевый дым от вспышки, а в перерывах — выслушивали лекции об освещённости, композиции и выдержке диафрагмы.

Потом близость к научно-магическому прогрессу начала тяготить наши непросвещённые души. С каждым днём количество желающих приобщаться к молодому фотоискусству становилось всё меньше. Если бы не вовремя иссякший запас плёнки, то, боюсь, от папы начали бы шарахаться даже горничные.

Тем не менее, когда спустя ещё пару недель почтальон доставил нам пухлый конверт из фотопечати, всё семейство, как по мановению волшебной палочки, собралось в отцовском кабинете.

— М-м-м! — удовлетворённо протянул папа, пуская по рукам ещё пахнущие реактивами снимки.

— О-о-о! — в тон ему пробасила моя няня — почтенная фрау Деффеншталь.

— Ух ты! — радостно воскликнул я.

— Хм! — коротко, но веско подытожила мама и нахмурилась.

Мы все дружно уставились в её сторону. Насупленная мама молча изучала какое-то фото. Папа требовательно кашлянул:

— Дорогая?

Родительница выдержала паузу, страдальчески улыбнулась и наконец выдавила:

— Мило. Очень мило.

Отец театрально выгнул бровь:

— В самом деле?

— Разумеется! Твои работы действительно прекрасны.

Папа блаженно оскалился во все клыки. По своему опыту мы уже знали, что сейчас последует небольшая лекция о тонкостях фотографического ремесла.

— Только вот не кажется ли тебе, — в последнюю секунду перебила его мать, — что в этих снимках чего-то не хватает? Совсем чуть-чуть?

Набравший было воздуху папа хищно щёлкнул зубами:

— Не хватает? — пророкотал он. — И чего же?

— Ну, не знаю, — мама преданно заглянула ему в глаза. — Может души?

Отец презрительно фыркнул.

— Глупости, — проворчал он. — Ничего ты не понимаешь. Лучше взгляни, какая тут фокусировка, какая светотень, какая композиция! Разместить фигуры по золотому сечению — это тебе не блины печь!

Он сгрёб несколько фото и так их встряхнул, словно намеревался вытрясти оттуда столь вожделенные души на всеобщее обозрение.

— Разумеется, дорогой, разумеется, — мама подошла к отцу и положила руку ему на плечо. — Я не сомневаюсь в твоём мастерстве. Но ты сам рассуди — разве может какая-то линза заменить живой глаз? Неужели ты не видишь, как твоя фотомашина уродует лица?

Мама указала взглядом на один из снимков в отцовских руках. Папа, как мне показалось, немного растерялся. Он сначала долго смотрел на снимок, потом на меня, потом снова на фото.

— И что же тебе не нравится? — озадаченно потёр он переносицу. — Вполне приличный портрет!

Мать всплеснула руками:

— Приличный?! Да это же пасквиль какой-то! Что за цвет кожи? А впалые щёки? Да в гроб кладут краше!

— Ну, не знаю, — отец пожал плечами. — По-моему, как живой.

— Нет! — с нажимом произнесла мама. — Эрик очень красивый мальчик!

Она схватила меня за подбородок и повернула лицом к отцу:

— Убедился?

Мы с папой растеряно переглянулись. Почувствовавшая надвигающийся семейный спор няня деликатно отступила к стеночке. Я высвободился из маминых рук и с любопытством заглянул в столь горячо обсуждаемый снимок.

Увиденное там мало отличалось от привычных отражений в зеркалах. С маленькой чёрно-белой фотографии на меня смотрел очень бледный, худой мальчишка с тёмными глазами и кое-как расчёсанными чёрными волосами. Во время съёмки я по папиному совету плотно сжал губы, так что клыки были незаметны. Благодаря этому меня вполне можно было бы принять за маленького мага или даже за человеческого ребёнка лет одиннадцати-двенадцати от роду.

Портрет вышел хоть куда. Единственное, что немного портило общий вид — штаны. За долгое время висения в шкафу мой парадный костюм успел немного пострадать от моли, а штаны — ещё и стать заметно коротковатыми.

— Мне кажется, нам нужен художник! — категорично заявила мама. И для пущей весомости добавила. — Эльфийский!

Ответом ей стало напряжённое молчание. Няня переминалась с ноги на ногу. Я разглядывал снимок. Отец что-то прикидывал в уме.

Наконец он решительно тряхнул головой:

— Ну уж нет! Никаких эльфийских рисовальщиков я в своём доме не потерплю.

Мама закатила глаза:

— Но милый... — начала было она.

— Нет!

— А если...

— Тоже нет!

— И даже...

— Нет, нет и ещё раз нет! — папа упрямо задрал голову.

Мама вздохнула и ласково взяла его руки в свои:

— Дорогой, я тебя совсем не понимаю, — вкрадчиво произнесла она. — Откуда столько нетерпимости? Ты же знаешь, что эльфам в живописи нет равных. У нас и так половина галереи предков написана их мастерами.

Отец дёрнулся.

— То было давно, — буркнул он, не пытаясь, впрочем, отстраниться. — Теперь, когда есть фотография, в этих длинноухих зазнайках нет надобности. Они считают детей Ночи грязью!

— Тогда давай наймём художника-мага.

— Чтобы он плохо скопировал эльфийский стиль?

— Ну, тогда вампира...

Отец так взглянул на свою жену, словно та была ребёнком:

— Ещё скажи кентавра, — угрюмо проворчал он. — Вампиры в нашем королевстве наперечёт и хорошего художника среди них с хрустальным шаром не сыщешь. Нет уж, пусть лучше будут фотографии.

Мама какое-то время молчала, после чего печально опустила глаза:

— Ну, как скажешь, — смиренно прошептала она. — Фото значит фото. В таком случае мы должны сделать альбом на высшем уровне. Не хуже, чем у моей сестры.

Отец одобрительно крякнул. Мама задумчиво продолжала:

— На прошлое Новогодье сестра говорила, что за фотографией будущее. Скоро фотоальбомы будут в каждой семье. Картины же останутся лишь у королей и принцев.

На папином лице появилось странное выражение. Мама продолжала беззаботно болтать:

— Кстати, не так давно наследный принц заказал себе парадный портрет, а её величество — пригласила ко двору ещё одного живописца. Эльфа!

Папа стиснул зубы.

— А ещё я слыхала, — простодушно улыбнулась мама, — что портрет для своей дочери хочет заказать и наш губернатор. Он всегда завидовал твоей галерее, а теперь, когда официально купил титул...

Отец не дослушал:

— Даже не надейся! Всё равно никаких эльфов!

Я усмехнулся. Пока возмущённая до глубины души мама уверяла, что слово мужа для неё закон, я аккуратно положил на стол злосчастную фотографию и бесшумно выскользнул из комнаты. Няня вышла следом.

В тот день папа только то и делал, что уверял всех домашних в бесповоротности своего решения. Раз пятнадцать он повторил, что никакие принцы ему не авторитет и что он не считает нужным кому-то доказывать благородство собственного рода всякими художествами. Мама ему поддакивала. Остальные отмалчивались. Не встречая возражений, отец почему-то ворчал и хмурился. На следующее утро он встал необычно рано и отбыл по служебным делам в столицу.

Обратно родитель вернулся через неделю в обществе высокого лохматого эльфа — Третьего придворного живописца её величества.

II

Чудная штука — природа. Вот казалось бы — рождается ребёнок. Чем-то он похож на отца, чем-то на мать. Чем-то даже на дядю с тётей. В результате смотрят на него родственники и никому не обидно: каждый видит что-то своё. Всё чинно, красиво и справедливо. Всё, кроме магии.

По странной иронии судьбы дети не могут наследовать магические способности обоих родителей. Если мама с папой принадлежат к одной расе — проблем никаких. У двух эльфов родится эльф, а у магов — маг. А вот когда семья смешанная — тут уже начинается лотерея. Чью силу, а значит и расу, унаследует ребёнок — одному небу известно. Полукровок ведь не бывает. Подчас один и тот же род за пару веков по несколько раз превращается из магического в эльфийский, из эльфийского в вампирский, а из вампирского вообще в какой-нибудь оборотнический.

Разумеется, в старом патриархальном обществе подобное категорически не приветствовалось. Тогда каждый старался искать супруга среди себе подобных. Теперь же, в наше просвещённое время, на такие условности внимание обращают всё меньше.

Приглашённый папой художник тоже оказался из смешанной семьи. Сын мага и эльфийки, он унаследовал от матери все её таланты в комплекте с острыми ушами, а от отца — чисто магическое воспитание и совершенно не эльфийское имя.

В первый же день пребывания у нас в усадьбе художник прожужжал нам уши своими заслугами перед искусством, довёл маму до приступа мигрени и потребовал, чтоб к нему обращались не иначе, как «маэстро Поллини».

— Ваша светлость! — возопил он с порога. — Графиня Ривенгтон!

Не успела мама опомниться, как живописец эксцентрично грохнулся перед нею на одно колено и принялся покрывать её руки пылкими, как мне показалось излишне влажными, поцелуями.

— Для меня это огромная, огромная честь! — забавно причмокивая, бормотал он.
Я украдкой прыснул в кулак. Заметившая это фрау Деффеншталь сделала мне строгие глаза и моментально за это поплатилась: маэстро Поллини отстал от мамы и обслюнявил нянины руки с не меньшим воодушевлением.

После столь бурного приветствия художник изъявил желание получить самую солнечную и светлую комнату, какая только найдётся в замке. Немного подумав, мама определила его в Южный шпиль. По пути к своим апартаментам, маэстро забраковал все увиденные в коридорах картины, раскритиковал скульптуры и перецеловал руки всем имевшим несчастье ему повстречаться служанкам.

До самого ужина он занимался обустройством будущей мастерской. За ужином же меня ожидал сюрприз.

Оказывается, эльфы принципиально не едят мясо. Одержимые любовью ко всему живому, остроухие весьма недолюбливают хищников. Вслух этого, конечно, никто не скажет, но отвращение перед плотоядными существами не в силах вытравить из эльфийских душ ни законы королей, ни напускная вежливость, ни даже цивилизация, благодаря которой разумные расы более-менее мирно сосуществуют вот уже много тысячелетий подряд.

В честь дорогого гостя мама решила изобразить примерную хозяйку. По её указанию к столу были поданы исключительно вегетарианские блюда, и пока маэстро Поллини, как заправский кролик, уписывал капусту и сельдерей, мы с отцом хмуро ковырялись в своих тарелках.

Мама пыталась вести светский разговор. Отец старался его поддерживать. Маэстро Поллини размахивал морковкой и болтал о живописи.

Я же развлекался тем, что пытался загипнотизировать влетевшую в столовую муху. В принципе сделать это несложно, однако в то время я ещё очень плохо владел гипнозом. Ошалевшее от моих усилий насекомое кидалось из стороны в сторону и время от времени пыталось самоубиться, норовя угодить почтенному живописцу в ухо или в рот.

— Так значит, вашей светлости угодно заказать портрет юного господина? — склонив голову набок поинтересовался эльф. — Что же, у вас замечательный вкус! К сожалению, сегодня многие недооценивают высокое искусство и гоняются за разными техническими суррогатами!

Отец высокомерно хмыкнул:

— Только не дети Ночи! — убеждённо проговорил он. — Я всегда считал, что никакая техника не заменит подлинные шедевры. Не правда ли, дорогая?

— Разумеется! — мама лучезарно улыбнулась. На отца она смотрела как на спустившегося с небес пророка. — Ты всегда умел зреть в корень.

Папа гордо выпятил грудь. Маэстро Поллини подавил отрыжку:

— Со мной вы не ошиблись, — без ложной скромности изрёк он. — Я настоящий профессионал и лучше кого-либо знаю, как подавать натуру. После хромого князя Лентенгейма портрет вашего мальчика будет отдыхом для моей кисти!

Мама с папой переглянулись. Так и не поняв, расценивать ли эту реплику как комплимент или как нечто противоположное, они предусмотрительно сменили тему разговора.

Наконец богатый духовной пищей ужин подошёл к концу. Маэстро Поллини объявил, что писать мой портрет начнёт прямо завтра и откланялся. Я тоже ушёл к себе.
По дороге я старался думать о высоком. Однако проходя мимо дверей кухни, моё бренное тело вдруг осознало, что это именно его, а не какую-то там душу, завтра будут рисовать. Возгордившаяся плоть тотчас затребовала чего-нибудь низменного, земного и, желательно, гемоглобинового. Ради обретения внутренней гармонии я вынужден был стащить и съесть прямо у разделочного стола прекрасный кусок свежей сырой телятины.

Думать о высоком стало гораздо легче.

III

— Ну-ка, ваша милость, ну-ка... не опускайте голову! Что? Бьёт в глаза? Потерпите! Через стекло дневной свет безопасен!

Маэстро Поллини сделал несколько шагов назад и критически окинул взглядом мою скромную фигуру.

Просторная комната под самой крышей Южного шпиля была залита резкими солнечными лучами. В самом её центре возвышалось немного полинялое троноподобное кресло, на котором восседал злой и невыспавшийся я. Во имя искусства меня разбудили ещё до полудня, нарядили в наглаженный и накрахмаленный до состояния рыцарских доспехов костюм, после чего передали в полное распоряжение уважаемому гофмалеру.

Тот меня долго усаживал, бегал кругами по комнате, открывал и закрывал шторы пока, наконец, не остался доволен увиденным.

— Превосходно! — воскликнул он. — Теперь постарайтесь не двигаться — я сделаю несколько набросков.

Маэстро схватил огромный лист плотной бумаги, а в руках у него появился хитроумный механический карандаш.

Первые минуты эльф смотрел на моё лицо почти не отрываясь. Потом его внимание всё более и более приковывалось к рисунку. Карандаш носился по бумаге с поистине неправдоподобной скоростью. Маэстро Поллини натужно сопел, пыхтел и время от времени начинал то ли ворчать, то ли напевать себе под нос некую нескладную, одному ему известную, песенку.

Сеанс тянулся нестерпимо долго. От солнца я разомлел и начал клевать носом. Художник извёл с полдесятка чистых листов. Я уже начал было подумывать забыть о приличиях и просто уйти восвояси, как вдруг в дверь постучались. На пороге появилась мама.

До маэстро Поллини я знавал в своей жизни лишь двух живописцев. Первый — мальчишка немногим старше меня. Он иногда гостил у своего дяди — нашего местного лесничего — и в такие дни часами слонялся с мольбертом по окрестностям. Второй был постарше и посолиднее. Несколько лет назад его приглашали расписывать плафон городского храма. При всей непохожести друг на друга эти двое имели общую черту — они никому не показывали незавершённые картины и не терпели посторонних во время работы.

Интуиция мне подсказывала, что маэстро Поллини вряд ли станет исключением из этого правила. Я немало удивился, когда он вдруг расплылся в улыбке и бросился маме навстречу. Художник расцеловал руки своей гостье, после чего подвёл её к сложенным на журнальном столике рисункам и начал охотно демонстрировать только что сделанные эскизы.

— Ах, дорогой маэстро, это невероятно! — с придыханием восхищалась мама. — Вы превзошли мои самые смелые ожидания!

— Угу, — художник воспринимал комплименты как должное. — Извольте-ка взглянуть ещё и сюда.

Мама восторженно прижимала руки к груди. Эльф важно кивал головой. Сеанс, кажется, был окончен.

Я встал с уже успевшего надоесть кресла и тоже заглянул в наброски. С первого же взгляда я почувствовал если и не восхищение, то, по крайней мере, что-то близкое к уважению. Маэстро Поллини сделал несколько торопливых непроработанных рисунков, на которых изобразил мою голову с четырёх разных ракурсов. Разумеется, назвать это портретами не получилось бы даже с натяжкой, однако в каждом наброске он сумел уловить и воссоздать мои черты с такой точностью, что даже многочасовое позирование перестало казаться мне чем-то нестерпимо скучным. Я ведь тоже был вампиром. В глубине души мне тоже хотелось иметь столь престижную и «взрослую» вещь, как собственный портрет.

IV

На следующий после сеанса день я проснулся далеко пополудни. Фрау Деффеншталь почему-то не пришла меня будить. Тяжёлые шторы в моей спальне так и остались плотно задёрнутыми, а мой парадный костюм — ненаглаженным. Вместо няни завтрак мне принёс наш дворецкий и по совместительству сторож — огромный тролль по имени Леокадиус. На все вопросы он пожимал плечами, мотал головой и уклончиво бормотал нечто невразумительное.

Моё детское воображение от этого разыгралось не на шутку. Пока я доедал свой омлет с кусочками сырого мяса, в голове у меня возникали самые фантастические объяснения для происходящего. Я был даже немного разочарован, когда обнаружил маму и няню вовсе не защищающими замок от человеческих пришельцев из немагического мира, а всего лишь сидящими за спиной у маэстро Поллини в той самой комнате Южного шпиля.

Как любая замужняя женщина, моя мать не могла просто так явиться к постороннему мужчине. Во избежание кривотолков она взяла с собой няню, горничную и кухарку, и — едва отец отбыл на службу в департамент — лично направилась следить за созданием эпохального полотна.

О реакции маэстро Поллини на приход сей честной компании можно только догадываться. Когда спустя несколько часов я заглянул в его импровизированную мастерскую, вид у него был не очень счастливый.

— Вот здесь добавьте розового! — деловито говорила мама, указывая перстом куда-то в картину. — Нет, не сюда. Выше!

Художник кривился, но вслух ничего не говорил. Мама сияла от счастья. Её свита умилённо постанывала.

Дверь заскрипела, и моё присутствие заметили.

— Эрик, малыш, ты уже проснулся? — воскликнула мама. — Скажи Леокадиусу, чтоб он за тобой присмотрел. Мы сегодня немного заняты.

Я удивлённо приоткрыл рот.

— Кажется, вы с няней учили генеалогию? — рассеянно продолжала мама. — Будет замечательно, если ты её повторишь. И... нет-нет-нет!!! Не так резко! Нужно плавнее, плавнее...

От последнего возгласа маэстро Поллини чуть не подскочил на месте — замечание было адресовано ему. Начавшая уже было всем корпусом разворачиваться в мою сторону няня на мгновение отвлеклась. Не теряя драгоценного времени, я захлопнул дверь и помчался вниз по лестнице. Задержись я хоть на секунду, фрау Деффеншталь обязательно задала бы мне решать задачи или учить стихи.

Так, нежданно-негаданно, у меня началось нечто вроде маленьких каникул. Занятость мамы и няни растянулась на срок гораздо больший, нежели один день. Что-то говорить троллю Леокадиусу я даже не думал, и вместо этого вовсю использовал подвернувшуюся возможность как следует развлечься.

Без вездесущей няни я бегал купаться в лесном озере, катался верхом на племенном хряке, забирался в оставшуюся от прабабки тихоходную ступу и с заунывным скрипом летал вокруг замка. Иногда, спрятавшись в бурьянах около кладбища, я насылал ужас на запоздалых прохожих. Правда, в этом возрасте силы у меня было ещё немного, но я всё же заставлял подвыпившего мельника ускорять шаг, а спешащего к дочери бакалейщика пастуха — озираться и втягивать голову в плечи.

Прекрасное было время! Единственное, что меня огорчало — отсутствие друзей. Три года назад наша ключница — мадам Розалинда — переехала в соседний город. Без её детей моим единственным сверстником в округе остался мальчик-маг по имени Марк. Его отец — господин Дорнер — был местным агрономом, и Марк мечтал со временем пойти по его стопам.

Каждую ночь своей свободы я наведывался к их дому и с надеждой смотрел на тёмные окна второго этажа. Там было тихо и безжизненно. Слабенький огонёк теплился лишь в окошке внизу, и время от времени я мог различить сквозь шторы смутную фигуру хозяйки — госпожи Дорнер.

Так и не высмотрев ничего интересного, я отправлялся к старой липе у дороги. Забравшись в её густую крону, я тщательно проверял скрытое в листве условное дупло. Письмо, увы, тоже было на месте.

Ещё весной Марк хвастался, что в этом году отец возьмёт его с собой «в поля». Что это значит, он понимал не очень хорошо, а я и тем более. В основном Марк красочно описывал, как вместе с отцом будет насылать проклятия на картофельного жука, отпугивать саранчу, а в перерывах — разгонять тучи или же наоборот, вызывать ливни.

Я слушал и с завистью смотрел на его новенький артефакт. Этот короткий магический жезл в руках волшебника превращался в грозную, могущественную силу. Вампир же, вроде меня, мог его приспособить разве что под колотушку для орехов. Магия крови не требует никаких посторонних предметов, а другие типы колдовства нашей расе недоступны.

Распираемый гордостью Марк прикалывал к майке отцовский значок агронома и обещался привезти «с полей» целую банку светящихся гусениц:

— Вот увидишь, как на них рыба будет ловиться! — увлечённо сулил он. — Я читал об этом в журнале! В столичном!

Я согласно кивал и без особого энтузиазма улыбался.

Отъезд их состоялся в середине мая. Господин Дорнер сказал, что они с Марком будут отсутствовать несколько недель. Я долго потом расспрашивал няню и отца, с каких же чисел начинается эта гордая величина — «несколько». Внятного ответа мне никто не дал, так что, посетовав на арифметическую немощь своих домашних, я принялся просто ждать.

Вскоре май закончился. Жаркий и засушливый июнь тоже перевалил далеко за середину. Никаких вестей от моего друга не было, а портретные каникулы не могли длиться долго.

V

Несложную истину о том, что хорошее всегда кончается быстро, я научился понимать ещё в детстве. И всё же завершение портрета застигло меня врасплох. Пока маэстро Поллини работал, я успел привыкнуть к своей вольнице и снова возвращаться под контроль фрау Деффеншталь большого желания не испытывал. Вместе с тем в душе у меня нарастало опасное любопытство. Каждый день мне всё больше хотелось подняться в мастерскую и хоть одним глазком взглянуть на картину. Мысль о няне и дополнительных уроках меня останавливала. Благоразумие торжествовало, однако я чувствовал, что рано или поздно пытливость возьмёт-таки верх.

И вот, в один прекрасный день, всех обитателей замка торжественно пригласили собраться в Южном шпиле. Отец по такому случаю не уехал в департамент, а мама пригласила в гости жену бургомистра. Няня благоухала одеколонами и лосьонами для волос, как целая парфюмерная лавка. Снующие туда-сюда горничные перешёптывались с кухаркой, а маэстро Поллини не выпускал из рук туго набитый кошелёк и неестественно широко улыбался.

На заляпанном красками мольберте дожидалась своего часа прикрытая белым покрывалом картина.

Наконец в бывшую мастерскую подали шампанское. Преисполненный достоинства отец вышел вперед и произнес несколько слов о величии вампиров вообще и нашего рода в частности. Леокадиус дождался в его речи достаточно продолжительной паузы и неуклюже стащил покрывало. Присутствующие дамы в один голос ахнули.

— Это невероятно! Это божественно, — громче других начала восторгаться жена бургомистра.

— Дас ист фантастишь*! — хрипло подхватила няня.

— Он чудесен, просто чудесен! — на маминых глазах выступили слёзы умиления.

Восторженно галдящие дамы бросились к художнику. Оказавшись среди поклонниц, маэстро Поллини раскланивался, то и дело смачно лобызал поданные руки и старался не поворачиваться лицом к своему гениальному творению.

Даже Леокадиус поддался всеобщему экстазу:

— Настоящее эльфийское произведение! — со знанием дела повторял он скорее сам для себя. — Настоящее! Высокое!

Отец подошёл ко мне и молча взъерошил мои волосы. Я же неотрывно смотрел на собственное изображение, не в силах даже подобрать отвисшую челюсть.

Маэстро Поллини действительно создал самый что ни на есть эльфийский портрет по всем канонам эльфийского стиля. Этот стиль, я думаю, всем прекрасно известен. Остроухие очень любят украшать различные книжки, шкатулки и даже конфетные коробки этими своими лихими лучниками, румяными пастушками и голенькими толстогузыми купидончиками.

Глядя на полотно, было трудно поверить, что такому буйству форм и красок предшествовали те самые торопливые эскизы. Маэстро Поллини нарисовал меня в виде сдобного щекастого уродца с осоловелым взглядом и прилизанными волосами. Мерзкое чудище имело куцые клыки под припухшими губами, а задорный румянец делал его похожим на нечто среднее между срамной девкой и горячечным больным. Под встопорщенной одеждой угадывался выпуклый рахитический животик.

Но самое страшное было всё же не это. Хуже всего было то, что уродец имел со мной какое-то пугающее, неуловимое сходство. В ужасе я хлопнул себя по животу и ощупал собственное лицо.

— Ну как тебе портрет? — услышал я над ухом ликующий голос матери. — Правда замечательный?

Отец ушёл. Рядом со мною теперь стояла моя родительница в обществе супруги бургомистра.

— Он кошмарен! — мало заботясь о приличиях выдохнул я.

— Эрик! — ужаснулась мама. — Как тебе не стыдно!

Жена бургомистра беспечно захихикала:

— Ну что ты, Анна, — ласково проговорила она. — Разве ребёнок может понимать такие вещи? Вот когда вырастет — тогда оценит. Правда, малыш?

Противно сюсюкая, женщина протянула руку и потрепала меня по щеке. Моего самообладания едва хватило, чтоб от души не вцепиться зубами ей в запястье. Я ведь вампир, а не эльфийский купидончик!

Празднование в честь треклятого портрета продолжалось целую ночь. Все домашние — начиная от мамы и кончая Леокадиусом — пытались убедить меня в неописуемых достоинствах новоиспечённого эльфийского шедевра. Пару раз я даже почти сдавался и малодушно пытался внушить себе, что картина не так и плоха. Однако внушения хватало ровно до того момента, пока я в очередной раз не оказывался перед полотном. Глядя на кошмарного уродца, я понимал, что такую пакость не спишешь ни на какие культурные изыски. От мысли, что Марк или моя кузина Кэтрин когда-нибудь увидят сие непотребство, мне становилось дурно.

На рассвете я покинул Южный шпиль и, ни с кем не прощаясь, ушёл к себе. Настроение было отвратительное. Я напряжённо соображал, как бы получше решить столь неожиданно свалившуюся на меня высокохудожественную проблему, но ничего толкового придумать не мог.

В моей спальне было темно, жарко и тихо. Единственное, что нарушало привычный покой комнаты — странный звук, доносящийся откуда-то от занавесок. Я прислушался. Звук стал громче. Казалось, кто-то легонько стучался в оконное стекло. Я отдернул штору и отворил форточку. В комнату ворвалась маленькая бумажная ласточка. Пролетев у меня над головой, она описала круг вдоль кровати и уже листиком почтовой бумаги спланировала на ковёр. Сердце у меня радостно заколотилось. Я подхватил зачарованную записку и поднёс её к глазам.

Из мальчишеской любви к конспирации, послание было не написанным, а нарисованным. В центре листка виднелся кособокий домишко с сияющим окном на втором этаже. Над домиком висела изображающая полнолуние головка сыра. Внизу выстроились в ряд пять жирных восклицательных знаков, а довершала композицию заглавная литера «М» в нижнем правом углу.

«Сегодня ночью приходи ко мне домой, — расшифровал я незамысловатую тайнопись. — У меня есть что-то очень важное или интересное. Марк.»

Я сложил записку вчетверо и удовлетворённо улыбнулся.

________________

* Das ist fantastisch (нем.) — это фантастично.

VI

Скучно быть единственным ребёнком в семье. А быть единственным вампирёнышем в округе — ещё скучнее. Главная проблема в том, что вампиры — ночные существа. Найти товарища, если ты бодрствуешь, когда другие спят — очень и очень трудно.

Господин и госпожа Дорнеры ничуть не возражали против моей дружбы с Марком. Но вот позволить своему чаду разгуливать со мною ночи напролёт — отказывались категорически. Руководствовались они, конечно же, не страхом — вампиры никогда не питались кровью магических существ. Просто почтенное колдовское семейство было убеждено, что ночь создана для отдыха.

Да, теоретически я мог бы приходить днём. Точнее — ближе к вечеру, сразу после пробуждения. Однако тут уже против выступала няня. Фрау Деффеншталь крайне неохотно выпускала меня из замка до наступления темноты. А без своего сопровождения — и подавно.

Дело здесь в том, что дневной свет сам по себе для нас нестрашен. За обычным оконным стеклом или в густой тени деревьев детям Ночи ничего не угрожает. Но вот прямые солнечные лучи — совсем другой разговор. Без специальной одежды вампир на солнцепёке рискует получить болезненные ожоги всего за пять-десять минут. В мою рассудительность няня не верила, в инстинкт самосохранения — тоже, потому бледной шкурой своего воспитанника она предпочитала не рисковать.

Из этого, впрочем, не следует, что я не убегал. Иногда мне удавалось усыплять нянькину бдительность и на несколько часов сбегать из-под присмотра.

Получив долгожданную весточку от Марка, я решил, что этой ночью обязательно выберусь на очередное приключение. Всё утро и день я благополучно проспал. Вечером же, после завтрака, я объявил, что устал от жары и хочу немного почитать. Под изумлённым взглядом добродетельной няни я прошествовал в свои покои с толстенной книгой подмышкой.

Бдительная фрау насторожилась. Она несколько раз прошлась туда-сюда по коридору мимо моей комнаты. Один раз — заглянула внутрь. Дважды — просто окликнула меня через дверь. Я был на месте и никуда деваться не собирался. Начинало смеркаться. Фрау Деффеншталь наконец решила, что я, наверное, и правда читаю, и тоже уединилась у себя.

Наивная женщина полагала, что из моей комнаты нет другого выхода, кроме как через коридорчик перед её спальней. Настежь растворив дверь к себе и тем самым контролируя мой единственный путь во внешний мир, няня была совершенно спокойной.

А сумерки тем временем сгустились в сероватую тьму. Начиналась короткая летняя ночь. Часы пробили одиннадцать, и я бесшумно направился к окну.

Занавески разъехались без единого звука. Старинная рама издала предательский скрип. Я застыл на месте и на какое-то время превратился в слух. К счастью, всё было тихо. Я протиснулся через приоткрытую узенькую створку и глянул с водоотлива вниз. Комната располагалась на первом этаже, так что до земли было совсем близко. В последний раз убедившись, что няня не собирается прямо сейчас наведаться ко мне в гости, я мягко спрыгнул в бурно разросшиеся лопуховые заросли.

Ночной сад был тёмен и безлюден. Прислушиваясь и поминутно оглядываясь, я направился по мощёной дорожке к дальней калитке. Эта калитка никогда и никем не запиралась. Прямо за нею начиналась грунтовая тропинка в город.

Когда до замка уже стало достаточно далеко, а до калитки — близко, я остановился и коротко, пронзительно свистнул. Оскорблённый моей выходкой соловей вспорхнул с яблоневой ветки и улетел куда-то к Западной башне. Я свистнул снова — на сей раз тише и протяжнее. В кустах послышалась возня. Через секунду, поскрипывая и позвякивая, на дорожку выкатился мой верный стальной конь — заколдованный двухколёсный велосипед гномьей работы.

Пожалуй, с поездкой на такой машине не сравнится даже полёт в прабабкиной ступе. Оседлав любимую игрушку, я нёсся по залитой лунным светом грунтовке, наслаждаясь свободой, движением и скоростью. На относительно ровных участках я отпускал руль и широко разводил руки в стороны. Подставив тело встречному ветерку, я жадно ловил скупую ночную прохладу. Тонкие штаны и рубаха продувались насквозь.

В такие мгновения мне казалось, будто за спиной у меня выросли могучие крылья, и сейчас я стремительно рассекаю воздух где-нибудь высоко под облаками, подобно дикому дракону в горах далёкой Нуагарии. Если бы не близость города, то я бы, наверное, даже закричал от восторга. Но, конечно же, памятуя о приличиях, я себя сдерживал.